О НАДЕЖДЕ

С БЕЗУСПЕШНЫМИ ПОПЫТКАМИ

Признаюсь, новый роман Алексея Мальцева мало походит на его предыдущие книги. Впервые я прочитал «ПРИЗРАЧНО ВСЁ» впопыхах. Впечатление тогда от романа сложилось сильное, но тяжёлое. И по прочтении я запомнил два твёрдых суждения: во-первых, роман написан с элементами жанрового «ноу-хау», и с этим надо будет разобраться; во-вторых, он психологически «давит» на читателя, в нём есть нечто (отчаянье) от «экзистенциальной тошноты».

Призрачно всё? Всё!

Сначала разберёмся, в чём заключается новизна романа. Вспоминается до сих пор как очевидное заключение булгаковского Воланда, понаблюдавшего за публикой на сеансе чёрной магии: «Ну что же, люди как люди. Любят деньги, но ведь это всегда было… Человечество любит деньги, из чего бы те ни были сделаны… Ну, легкомысленны… ну, что ж… и милосердие иногда стучится в их сердца… обыкновенные люди… в общем, напоминают прежних…» Но мальцевский роман заставляет уже с сомнением отнестись как к безусловной, к принятой веками истине, что внутренняя природа человека неизменна. Во всяком случае, пусть она и остаётся неизменной, значит, ранее человек не до конца себя понимал, упуская из вида что-то важное относительно самого себя. Относительность, или «призрачность», неизменности внутреннего мира человека выявляется в романе через относительность существующего в действительности. По инерции человек по-прежнему воспринимает действительность как данность, к которой нужно приспособиться, если нельзя частично перестроить её под себя. Но в целом мир остаётся таков, каков он есть: незыблем по своей сущности, неподделен при самых революционных порывах и переустройствах. И понимая это, осознавая своё бессилие перед законами настоящего мироздания, человек со страстью, как по сие время считается, увлекается виртуальным моделированием чего угодно; и этим призрачным живёт с гораздо большей страстью, чем действительным.

На самом деле, в действительности современник давно уже сталкивается с всё более расширяющейся сферой призрачного. Виртуальное становится равнозначным действительности. Эта новизна бытия усиливается Мальцевым. В романе «призрачность» приобретает уже понятийное значение, как доминантное свойство реального мира человечества, как сущностный признак современной цивилизации. «Призрачность» упраздняет кажимость. Фальшивое, поддельное в настоящем приобретают самостоятельное существование, бытийствует. Изменённая внешность, возраст, пол, продублированная фирма, нелицензионный продукт, контрафактная продукция, генномодифицированная природа, конкурсы двойников, клонирование, виртуальная экономика... Это тот ряд реальности, который во многом оказывается сильнее, ярче, выразительнее, действеннее в бытийном плане своих прототипов.

И реальность на этом фоне меркнет, теряя и в выразительности, и в остроте. Не потому ли чудовищная, не укладывающаяся в голове катастрофа самолета подана автором как попытка «переселенцев» совершить своеобразную рокировку, выиграть бесценное время, чтобы ускорить приближение «светлого будущего». Слишком хрупка, иллюзорна грань между реальностью и небытием. Автор подчеркивает, как легко ее «проткнуть», словно вену иглой, в которой наркотик… Лишний «кубик», передозировка, - и ты уже вне пространства и времени, можешь видеть то, что другим неподвластно. И возвращаться из всего этого как-то не очень хочется…

Собственно, это порождение цивилизационного постмодерна, которое в искусстве выстроено на смысловой и эстетической перекодировке ранее созданных культурных ценностей. Но культурные ценности генерируются постижением нравственных и духовных истин и догадок, в том числе и о человеке, поэтому постмодерн вторгается и в эту сферу идеального, то есть божественного бытия. Вот как выразился о философии постмодерна Патриарх Московский и всея Руси Кирилл: «Постмодерн — это такая философия жизни, которая предполагает равнозначное положение всех идей и всех взглядов. Каждый человек сам может выбирать; истина субъективна. Конечно, существует научная истина… но речь сейчас идёт о ценностях… Рынок идей: что имеет большую привлекательность, что лучше рекламируется, что лучше поддерживается информационной машиной, то и выигрывает». Если раньше внутренний мир человека определялся его нравственным сознанием, культурной традицией, духовными устоями, в конечном счёте, его отношениями к Богу и Человеку, если даже «умерший (для человека) Бог» оставался Богом, а «расколдованный» мир не двоился, оставаясь подлинным в своей идейно-ценностной основе:

Но Пушкин в глазах не двоится,

И Родина в сердце — одна… (Алексей Решетов), —

то теперь каждому человеку предоставлена возможность пересоздать свой внутренний мир так, как он пожелает, и, соответственно, определить свою методу бытийствования в настоящем. По сути, речь идёт об акте миро-человеко-творения и моделирования по своим проектам подходящего к нему «бога». Божественное лишается в таком случае изначальной божественной сути и замещается призрачным — субъективным и, следовательно, необязательным для остального мира обоснованием своего присутствия. Отсюда удручающее обстоятельство исторической современности — всё более распространяющийся отказ быть верным должному, за которое мы несём ответственность перед лицом других, желание избавиться от надоевшей «суровой реальности», законам которой, как писал А. С. Панарин, подчинялись в прошлом верхи и низы общества, так как были онтологически укоренены в ней. Отсюда и скучный аморализм социальных поучений правительств, за которыми стоит один и тот же безнравственный императив сего дня: никто никому ничего не должен; отсюда и нудное бесстыдство постмодернистской имитации творчества: заголиться(!) или глумливо поиграться с тем, что ещё имеет какое-то духовно-нравственное значение для других. Зрители всё в большей степени становятся безучастными наблюдателями и вовлекаются в действо по этой самой причине всё более насилующими культурные нормы провокациями. Современность в шаге от культурного хаоса, и наша социальная действительность уже почти готова, как самовар, открыто цедить факт бессмысленности какого-либо морального значения в отношениях человека к другому человеку. Роман Мальцева, так сказать, обнаруживает этот факт — факт раздробленности единой в недавнем прошлом социальной действительности.

Призраки — все!

Действие романа развивается в двух временных пластах: в 2008-м и зимой 1984 – 85 годов. Фабульное время романа — август – сентябрь 2008 года. Сквозной темой, критической точкой (навеявшей автору основные сюжетные линии) является вышеупомянутая трагедия — катастрофа самолёта «Боинг-737», произошедшая в Перми 14 сентября.

Психологизм характеристик героев, возрастающее эмоциональное напряжение их поступков проистекает, кажется, из очевидного: из желания этих людей (представителей поколения сорокалетних) пережить заново лихие девяностые постперестроечные годы, не повторив своих эгоистически осознанных задним умом «роковых ошибок». Но дело не только в этом. Внутреннее напряжение в большей степени вызвано недовольством героев собой: их моральное безволие ненавистно им самим, они не решаются на самостоятельный поступок согласно требованиям честности, справедливости, доброты в жестких обстоятельствах реальности. Сила вещей сильнее их.

Главный герой — врач Аркадий Изместьев — получает такую возможность (исправить к лучшему свою судьбу) из рук «переселенцев» из будущего. Для осуществления задуманного используется тонкая технология будущего — эрмикция, заключающаяся в переселении личности в чужое тело-носитель, находящееся в ином историческом времени. Подобное переселение не контролируется по отношению к личности-собственнику тела никакими, в общем-то, моральными соображениями или нравственными законами. Переселенцы из будущего объясняют свои действия, чтобы рекрутировать новых добровольцев на переселение, необходимостью поправить прошлое, дабы избежать в своём времени общечеловеческой катастрофы. Это смахивает на какой-то подлый заговор против предков, которые не так жили, не тех любили, напрасно страдали. Словом, не угодили.

Но особо агитировать никого не приходится — у каждого находится корыстный мотив изменить в нужном направлении свою судьбу. И всем безразлично то, что будет с вытесненной душой. А эти души становятся призраками-скитальцами, яростно, но бесплодно пытающимися вмешаться в физическую реальность.

Осуществятся ли надежды переселенцев? Автор оставляет вопрос открытым, но их действия, освобожденные от законов нравственной и физической реальности, оставляют тягостное впечатление. Неразборчивость в методах и воплощениях героев произведения (например, Изместьев вселяется в тело-носитетель зятя возлюбленной им женщины, становясь, таким образом, супругом её дочери) заставляет читателя, не замороченного пока что постмодернистским хаосом, скорее сожалеть о героях и не верить в их благополучное будущее.

«Это не счастье», — думает он.

Это ли не счастье!

Владимир Якушев

Секретарь правления Союза писателей России

Предсказание прошлого